Японский палубный истребитель A6M "Zero"

Я почувствовал, что меня ударило по голове, как дубиной. Небо побагровело, и я потерял сознание. Потом я обнаружил, что 2 вражеских самолета и мой истребитель одновременно полетели вниз. Возможно, две трети лобового стекла моего «Зеро» были уничтожены вражескими пулями.

Мой самолет падал, как камень. Через несколько мгновений холодный воздух, врывающийся в разбитый фонарь, привел меня в чувство. Первое, что я вспомнил — это лицо своей любимой матери.

— Что случилось с тобой? Позор, ты скис от пустяковой раны! — Мне казалось, что она ворчит на меня.

С высоты 18000 футов я снизился до 7000 футов. Неуправляемый самолет все еще падал, когда я подумал о самоубийственном пике.

«Если я должен умереть, — подумал я, — то я захвачу с собой американский военный корабль. Он предпочтительнее, чем транспорт. Я видел их всего несколько минут назад. Я хорошо их помнил. Короткие и толстые корабли были транспортами, а длинные и стройные — крейсерами. Если я врежусь в крейсер, это будет мое лучшее достижение как пилота.

Как только я подумал о пикировании на американский корабль, я принялся осматривать океан. Я не видел никаких кораблей! Я не видел вообще НИЧЕГО! Что же случилось? Лишь потом я понял, что мое лицо изранено и изрезано множеством осколков, и что я ослеп.

«Зеро» продолжал падать в океан. Из-за усилившегося потока ветра, врывающегося в разбитый фонарь — по мере того, как истребитель набирал скорость, пикируя, я воспринимал все как в тумане и не мог судить о состоянии мотора. Я вообще не представлял, куда и как лечу.

Странно, но боли я не ощущал.

Бессознательно, в силу привычки, я потянул на себя ручку управления. Очевидно, самолет прекратил неуправляемое пике и перешел в горизонтальный полет. Давление воздуха сквозь дыры в фонаре ослабло.

Я попытался подвигать сектора газа. Моя левая рука совершенно онемела. Я не мог даже согнуть палец. Когда я попытался нажать на педали руля, чтобы выправить неуверенный полет «Зеро», я обнаружил, что и моя левая нога парализована.

В отчаянии я бросил ручку управления и принялся протирать глаза правой рукой. Через несколько мгновений я смог кое-как различить левую консоль. Я мог видеть — хотя и очень плохо — левым глазом! Хотя я продолжал тереть правый глаз, это было бесполезно. Я не смог восстановить зрение, и глаз остался слеп.

Я смотрел сквозь яркую красную пленку, словно весь мир вокруг яростно пылал. Я постучал по левой руке и левой ноге правой рукой, но ничего не почувствовал. Они были полностью парализованы. «Что случилось?» — спрашивал я себя снова и снова.

Внезапно в голове возникла ужасная пульсирующая боль, от которой перехватило дыхание. Я с трудом поднял правую руку и ощупал голову. Рука стала липкой от крови.

Как раз в тот момент, когда я еще задыхался от страшной боли в голове, я краем глаза заметил что-то черное, несущееся ниже моего левого крыла. Своим левым глазом я с трудом различил какой-то черный предмет, пролетевший мимо крыла.

Я задумался, что же это могло быть, но тут сквозь шум мотора услышал треск пулеметов. Несколько пуль пробили крыло, и «Зеро» вздрогнул от толчка. Я летел прямо над вражеским войсковым конвоем!

Я подумал: «Наконец моя жизнь подошла к концу». Я оставил все надежды благополучно завершить этот полет. Так как я немного оправился и ко мне вернулась способность пилотировать самолет, я в любое время мог спикировать на вражеский корабль. Было мало прока продолжать бесполезную борьбу. Как только я согласился с неизбежностью смерти, я успокоился и обратил все внимание на управление самолетом. Потом я подумал:

«Разве я не сбил сегодня нескольких врагов? Возможно, я довел свой счет до 60. Я отправил столько человек в бездну, которая сейчас раскрылась передо мной. Теперь мой черед. Я всегда ждал, что это произойдет. Именно в этот день я совершил самую крупную — и последнюю — ошибку в своей жизни, когда принял вражеские «Авенджеры» за одноместные истребители. В любом случае, я встретил самолеты американского флота, которые так долго искал. Мне больше не о чем жалеть».

Как раз в этот момент я начал взвешивать вероятность жизни и смерти.

«Я сделал это. Если бы я мог, я бы навязал бой вражескому самолету и позволил ему победить. Я должен погибнуть как пилот — в воздушном бою. И после этого еще не будет поздно врезаться во вражеский корабль».

Ожидая атаки вражеского истребителя (множество их должно было прикрывать конвой), я описывал широкие круги.

Медленно тянулись минуты. Ничего не происходило. «Когда же они появятся? Может, я услышу внезапный треск пулеметов, когда вражеские истребители спикируют на мой «Зеро»? Я ждал, бесцельно болтаясь в воздухе, но ничего не происходило. Казалось, что я остался совершенно один в небе.

Я посмотрел на море внизу и заметил, что мой самолет направляется к Тулаги. Моя голова еще немного прояснилась, и теперь я лучше видел левым глазом. Я толкнул правой рукой сектор газа, и «Зеро» прыгнул вперед.

«Если он еще держится, ,— сказал я сам себе, — я должен набрать высоту. Если удача останется со мной, я даже могу добраться до Шортленда или Буки, если не до самого Рабаула».

Хотя я принял смерть как неизбежность, я все-таки оставался человеком и желал оттянуть смерть как можно больше. Если самолет все еще может лететь, а я сохраняю сознание, то у меня остается хороший шанс. Но сначала нужно остановить кровотечение. Я снял перчатки и начал обследовать раны.

Рана на голове казалась самой серьезной и кровоточила сильнее остальных. Я потрогал указательным и средним пальцем голову сквозь дыру в шлеме. Они свободно прошли вглубь, рана была слизистой и грубой. Очевидно, рана была глубокой, были пробиты кости черепа. Невероятно, однако мое сознание оставалось ясным, и я видел еще лучше, чем раньше.

Пока я ощупывал раны, я вспомнил историю Сакамото Рюма, отважного самурая, который остался жив даже после того, как убийца нанес ему тяжелые раны головы. Хорошо, если моя голова работает, я вернусь на Шортленд. Я постараюсь долететь туда, если удастся.

«Что-то должно остаться внутри моей головы», — подумал я. Она казалась необычайно тяжелой, и кровотечение никак не прекращалось. (Позднее медицинское обследование показало, что две 12,7 мм пули попали в мозг, так же как множество мелких осколков черепа.) Кровь и слизь текли по шее вниз и скапливались вокруг шейного шарфа и воротника моего комбинезона. Он превратился в неприятную влажную тряпку.

Часть лица и головы обдувал ветер, и они покрылись жесткой коркой. Ветер врывался в разбитое ветровое стекло и высушивал кровь, покрывающую мое лицо.

Я все еще оставался в серьезной опасности. Я не мог разглядеть компас, так как правый глаз ослеп, а левый видел, как сквозь туман.

Чтобы долететь до Шортленда, мне следовало возвращаться тем же курсом, которым мы утром добрались до Гуадалканала. Но я не мог определить правильное направление. Я просто не мог разглядеть картушку компаса.

К счастью, во время полета к Гуадалканалу этим утром я постарался подготовиться ко всяким случайностям. Например, если мой компас выйдет из строя, а я оторвусь от остальных истребителей. Я знал, что единственный способ найти правильное направление — это определиться по солнцу.

Я несколько раз похлопал себя по щекам правой рукой, пытаясь очистить глаза. Однако напрасно! Я не мог различить даже солнца. В моем почти безнадежным положении единственным утешением оставался тот удивительный факт, что «Зеро» каким-то чудом продолжал лететь, несмотря на тяжелейшие повреждения. Истребитель давно уже должен был разбиться.

Так как я все еще не мог определить направление на Шортленд, я попытался остановить кровотечение из ран на голове. Я всегда брал с собой в «Зеро» индивидуальные пакеты как раз на такой случай. Я достал повязку и попытался наложить на рану, чтобы остановить кровь. Сильный ветер в кабине сорвал 2 первые попытки. Было очень трудно обмотать бинт вокруг головы, так как мне одновременно приходилось вести самолет, а левая рука не действовала.

Прежде чем я опомнился, бинты улетели, а кровь текла по-прежнему. Я размотал шарф с шеи. Один конец я засунул под правую ногу, а другой удерживал правой рукой. Таким образом мне удалось разорвать шарф на 4 куска с помощью зажатого в зубах ножа. 3 этих импровизированных повязки тоже унес ветер, и у меня осталась последняя.

Я заставил себя успокоиться. Я был слишком нетерпелив и глупо спешил с бинтами и кусками шарфа. Чтобы как можно сильнее уменьшить давление ветра, я опустил до предела сиденье.

Потом я поставил рукояти управления мотором и ручку управления самолетом в такое положение, чтобы истребитель летел сам по себе, и начал накладывать последнюю повязку на голову.

Удерживая один конец обрывка шарфа в зубах, чтобы не позволить ему улететь, правой рукой я заталкивал его дюйм за дюймом в промежуток между головой и летным шлемом. Затаив дыхание, я как можно сильнее затянул завязки шлема. Кровотечение остановилось.

Мне показалось, что борьба с повязкой отняла у меня почти полчаса. Как раз когда я мог расслабиться, передо мной встала новая проблема — ужасная сонливость. Я словно соскальзывал в бездну сна, где не было ни боли, ни беспокойства. Я едва справлялся с желанием уснуть.

Наконец я смог заставить глаза открыться и осмотрелся. К своему удивлению я обнаружил, что «Зеро» летит брюхом вверх. Я быстро толкнул ручку и восстановил нормальное положение. Я знал, что, если не буду сохранять предельное внимание, я обязательно найду смерть. Я стукнул кулаком по голове. Пронзительная боль заставила меня очнуться.

Через несколько минут боль настолько усилилась, что я едва мог ее выносить. Мне казалось, что меня сжигают живьем. Лицо опаляло жаркое пламя. Но даже теперь накатывающиеся волны сна захлестывали меня, и я начинал засыпать. «Зеро» раскачивался как пьяный, так как моя рука дрожала. Даже ужасная боль ран не могла удержать меня в сознании. Я снова был вынужден ударить себя кулаком по голове.

Каким-то образом я удерживал «Зеро» в воздухе. Он летел прямо и не терял высоты. Снова и снова я бил себя кулаком по голове. Но сквозь агонию волны сонливости нарастали внутри меня. Каждый раз я отгонял их ударом по голове.

Мне любой ценой нужно было сохранить сознание. Я понимал, что больше не смогу так лететь. Внезапно я подумал о еде. В кабине остались какие-то продукты. За полчаса до того, как наша авиагруппа прибыла к Гуадалканалу, я съел половину МАКИ-ДЗУСИ — рисовых шариков, которые мы брали в длительные полеты. Половина продуктов сохранилась, и она могла помочь мне сохранить сознание.

Окровавленной рукой я заталкивал рисовые шарики в рот, вынуждая себя есть. Я сумел разжевать и проглотить 3 шарика. Но, когда я начал есть четвертый, я внезапно почувствовал себя скверно, и мой желудок изверг все, что я проглотил. Мой организм не принимал еду.

Снова я начал засыпать. И снова удары по голове заставили меня проснуться.

Хотя пока я успешно отражал атаки сна, я знал, что раньше или позже ОБЯЗАТЕЛЬНО засну. И тогда наступит конец. Я никогда не доберусь до Шортленда или Буки. Я решил, что лучше вернуться к Гуадалканалу и спикировать на вражеский корабль, чем утонуть в океане, когда я потеряю сознание или у меня кончится топливо.

Но когда я заложил вираж и повернул «Зеро» к месту боя, мое сознание чудесным образом прояснилось. Мир снова стал четким, и я полностью, очнулся. Снова мои мысли заняло возвращение на японский аэродром. Я еще раз повернул самолет и полетел туда, где рассчитывал найти свою базу. Но вскоре я снова начал засыпать.

Теперь я действовал почти инстинктивно. В третий раз я повернул самолет и направился к Гуадалканалу, еще раз решив совершить самоубийственную атаку. Эта была череда моментов прояснения сознания и обмороков. Я поворачивал то туда, то обратно и никак не мог выбрать окончательное решение.

Меня разрывали противоречия между инстинктом самосохранения и сильнейшим желанием завершить безумный полет славной и почетной смертью. Каким-то образом каждое чувство поочередно одерживало верх, и я в очередной раз поворачивал «Зеро».

Я снова совершенно ослеп. Тень острова, который я видел, внезапно пропала, а приборная доска расплылась у меня перед единственным глазом. Я оказался просто в ужасном положении. Я не мог определить, где нахожусь, не знал, в каком направлении находится Гуадалканал, где лежит мой аэродром. Я попытался протереть глаза слюной, чтобы снова хоть что-то увидеть. Но когда я поднес руку ко рту, то не смог выдавить ни капли. Мой рот совершенно пересох.

Сразу все пошло наперекосяк. Я потерялся и совершенно ослеп. Наполовину парализованный, я находился в поврежденном самолете. «Зеро» начал раскачиваться и клевать носом, теряя устойчивость. Я отчаянно заработал ручкой, пытаясь удержать самолет горизонтально, хотя делать это пришлось вслепую.

Внезапно я снова прозрел! Сверкающие белые линии с огромной скоростью замелькали передо мной. «Зеро» почти сидел в воде! Белые линии были барашками на гребнях волн, которые пролетали под самыми крыльями самолета.

И через минуту я заметил остров впереди самолета.

— Бог спас меня! — закричал я.

Но, приблизившись к «острову», обнаружил, что это черная грозовая туча, лежащая низко над водой. Несколько раз я обманывался подобным образом. Я уже почти 2 часа летел, неведомо куда.

Наконец, когда у меня в голове достаточно прояснилось, я кое-как смог различить деления картушки и стрелку компаса. Мои шансы вернуться на японский аэродром были гораздо больше, чем в тот момент, когда меня подбили.

Учитывая свои хаотические метания во время полета, я решил, что нахожусь примерно на NNO от Соломоновых островов.

Рукавом своего летного комбинезона я счистил кровь с карты и расправил ее на коленях. Крестиком я отметил свое предполагаемое положение. Потом я повернул на 90° на запад, надеясь пересечь Соломоновы острова, так как архипелаг тянулся почти точно с севера на юг.

Через 40 минут я заметил небольшой риф, похожий на лошадь. Это был один из островов Грин, который из-за своей характерной формы запомнился мне еще утром.

Если все так пойдет и дальше, скоро я буду в безопасности. Несколько раз я попадал в почти безвыходную ситуацию, однако теперь я находился гораздо ближе к японским аэродромам. Ничто не может так испугать пилота, как перспектива потеряться, особенно когда кончается бензин.

Мне удалось наконец определиться, но тут же передо мной встала другая грозная опасность. Едва я повернул «Зеро» на новый курс, как мотор заглох, и истребитель начал падать в океан. Топливо в главном баке закончилось, у меня осталось лишь около 40 галлонов в запасном баке.

Чтобы сэкономить топливо, я перевел мотор в такой режим, что он не заработал, когда я переключился на запасной бак. Я освободил ручку управления и правой рукой подвигал сектор газа взад — вперед. В промежутках между этими перемещениями я пытался работать топливным насосом.

«Зеро» снова оказался почти в воде, когда мотор заработал. Я отчаянно двигал сектор газа, подкачивал топливный насос и пытался выровнять самолет. И все это я делал с парализованными левой рукой и левой ногой и слепым правым глазом.

Я весь покрылся холодным потом.

Наконец я заметил Новую Британию. Рабаул находился не слишком далеко, и мои надежды добраться до базы окрепли. Я начал медленно подниматься, пытаясь набрать высоту, чтобы я мог пересечь остров по самому короткому пути.

Набор высоты вызвал дополнительный расход топлива. Несмотря на быстро тающий запас бензина, я попытался набрать еще немного высоты. Внезапно мои надежды померкли. Черная дождевая туча появилась прямо передо мной, когда я набрал высоту 5000 футов. Единственной возможностью обойти ее был путь вдоль побережья острова. Я не отважился лететь сквозь шквал.

Я повернул на юго-запад. Подо мной появились несколько белых черточек на воде. Это были японские корабли, идущие на юг на большой скорости.

«Если я сяду на воду у борта корабля, меня могут спасти, — подумал я. — Однако это может отвлечь корабли от выполнения важного задания. Я не могу так поступить». И я снова полетел к Рабаулу.

Под ровное жужжание мотора медленно текли минуты. Хотя я очень устал, обмороки, которые едва не стоили мне жизни, больше не повторялись. Наконец — я не знаю, сколько времени прошло — я посмотрел на остров под своим правым крылом. Я увидел на земле большой кратер... и взлетную полосу!

Рабаул!

Я с трудом верил тому, что увидел. Это походило на сказку. Потом я узнал, что пробыл в воздухе 8,5 часов.

Посадка обещала стать очень трудной, так как моя левая нога онемела и я с трудом мог двигать педалями рулей. Я почти не надеялся на нормальную посадку, так как «Зеро» был очень сильно поврежден вражеским огнем. Просто чудо, что он до сих пор держался в воздухе. В этом случае лучше было садиться на воду. Даже если самолет затонет, пилота поднимет дежурный спасательный катер.

Я приготовился к аварийной посадке и начал понемногу убирать газ. Постепенно самолет терял высоту, и я развернулся против ветра. Уже когда я снизился к воде, то внезапно переменил решение.

Я был уверен, что мои часы сочтены. «Если даже я совершу удачную посадку на воду и меня спасут, — подумал я, — я не проживу долго. Я буду опозорен, так как заставил волноваться своих друзей, которые вытащат из воды мертвеца. Хотя это и гораздо более опасно, я сяду прямо на аэродром и тогда избегну опасностей, связанных с посадкой на воду».

Я прекратил медленное снижение и закружил над аэродромом, изучая полосу, чтобы определить, как лучше садиться. Сделав один неудачный заход, я отвернул и решил посмотреть, вышли стойки шасси или нет. Я не надеялся, что выпуск шасси сработает, так как самолет получил множество попаданий. Но на приборной доске зажглись зеленые лампочки, указывая, что обе стойки вышли нормально. Еще сильнее я был удивлен, когда благополучно вышли посадочные закрылки. «Все не так уж безнадежно», — подумал я.

Перспективы благополучной посадки были неплохими, раз сработали шасси и закрылки. Я описал еще один круг над полосой и начал снижаться. Так как я не знал, что может произойти при посадке — например, могли подломиться стойки шасси — я выключил зажигание, чтобы уменьшить опасность пожара или взрыва. Обычно я отключал зажигание правой рукой, но сейчас это оказалось невозможно. Я сумел пнуть тумблер правой ногой.

Судя по тому, что мимом промелькнули верхушки кокосовых пальм, я снижался к полосе. Я управлял самолетом в полуобмороке. Наконец я ощутил, что колеса стукнулись о землю.

Так как зажигание было уже выключено, пропеллер немедленно остановился. Я почувствовал, как самолет катит по полосе, теряя скорость.

Неописуемое чувство наполнило всего меня. Я снова на земле! Это момент истины, доступный лишь пилотам. Его нельзя передать словами.

«Я дома!» Эта мысль молнией мелькнула у меня в мозгу. Возможно из-за внезапного ослабления страшного напряжения, владевшего мной, волна сонливости захлестнула меня. На сей раз я не сопротивлялся. Я провалился в призрачный мир красного тумана. Больше я ничего не помню.

Прежде чем я окончательно потерял сознание, я почувствовал, как чьи-то руки трясут меня за плечо и кто-то зовет меня по имени. Люди кричали:

— Сакаи! Сакаи! Не умирай!

Несколько человек вскарабкались на крыло избитого «Зеро». Это были руководитель полетов капитан 2 ранга Кодзоно, мой командир группы капитан-лейтенант Накадзима, мой командир эскадрильи Сасаи. Эти 3 человека отстегнули мой парашют и привязные ремни, вытащили меня из кабины и осторожно положили на траву.

Потом мне сказали, что мое лицо было окровавлено и так ужасно раздулось, что я казался пришельцем из другого мира. Даже мои пилоты испугались и стояли поодаль».

В марте 1945 года Сакаи (теперь мичман) и еще один пилот были отмечены главнокомандующим Объединенным Флотом адмиралом Тоёда Соэму за выдающиеся достижения в борьбе с вражеской авиацией. В августе 1945 года он получил звание суб-лейтенанта. Сакаи закончил войну лучшим из уцелевших японских асов.